Начинаю с моих родителей.
Мой прадед по линии матери – Лебедев Иван Алексеевич жил в деревне Мягкое Мосальского уезда Калужской губернии. У которого было два сына: Лебедев Иван Иванович и Лебедев Алексей Иванович – мой дедушка. Принадлежал к мелкопоместным мещанам.
Мой дедушка – Лебедев Алексей Иванович (прожил 53 года) и бабушка Татьяна Степановна, по своему сословию относились к мелкопоместным мещанам. Они купили десять десятин земли. Построили дом, двор, сарай, амбар и ригу. Переехали жить на хутор Климов Мосальского уезда Калужской губернии.
Мои родители по отцу: Мой прадед Астахов Сергей Яковлевич – жгучий брюнет, рост 186 см. с особо правильными чертами лица и сложения тела. Ему было 103 года от роду и голова его едва покрывалась сединами.
Мой дед - Астахов Иван Сергеевич и бабушка Астахова (Иванушкина) Татьяна Семеновна, она является родной сестрой дяди Шуры, Иванушкина Александра Семеновича, который в 70-х годах ХХ века жил в Москве. У Ивана Сергеевича был родной брат – Назар Сергеевич, богач. По своему сословию дед и бабушка были крестьяне. Род занятия мужчин Астаховых – легковые извозчики. Сыновья бабушки и дедушки работали батраками у брата отца Астахова Назара Сергеевича, как правило, а летом оони переезжали из Петрограда в деревню, помогать убирать урожай. Вот краткая характеристика родителей по отцу в деревне Чернево.
Мои родители по матери:
Мой дедушка – Лебедев Алексей Иванович и бабушка Татьяна Степановна жили на хуторе Климов Мосальского уезда Калужской губернии. У них было четверо детей: дочь – Лебедева Татьяна Алексеевна; сын – Лебедев Алексей Алексеевич; дочь – Прасковья Алексеевна и сын Сергей Алексеевич.
Дед мой Алексей Иванович Лебедев почти всю совою жизнь жил в Петрограде. Служил государственным, старшим инспектором, по проверке продовольственных магазинов. Бабушка моя Татьяна Степановна постоянно жила на хуторе Климов, лишь иногда уезжала к мужу в Петроград.
Старшая дочь Лебедева Татьяна Алексеевна (1883-1945) была выдана замуж в деревню Есипово Юхновского района, Калужской губернии за Зюзликова Осипа Кузьмича. Муж тети Тани, Осип Кузьмич Зюзликов (у них было 3 детей: Илья, Анна и Михаил) имел в Петрограде свою хорошую лошадь и коляску. Поэтому они жили постоянно в Петрограде.
У них было трое детей: Илья Осипович (1903-1923), Анна Осиповна в замужестве Щеголькова (15.01.1915-23.10.1990), Михаил Осипович (08.11.1917-28.07.1972). Осип Кузьмич Зюзликов жил в Петербурге, деревне Есипово, в Москве.
Старший сын Лебедев Алексей Алексеевич (1884-5 апреля 1963) женился на Анастасии Ефимовне Осиповой (1894-19 мая 1968) в Петрограде, где и постоянно жил.
Дядя Леша и дядя Сережа /Сергей Алексеевич Лебедев (19.10.1890-30.05.1972) жили в Петрограде с отцом и работали мальчиками-подсобниками в продовольственных магазинах.
Моя бабушка, Татьяна Степановна Лебедева с младшей дочерью Прасковьей Алексеевной /в замужестве Астаховой/ (1886-27.04.1942) моей матерью жили на хуторе Климов Мосальского уезда Калужской губернии.
Бабушку мою (Лебедеву Татьяну Степановну) упрекали, что она сделала роковую ошибку с выдачей замуж своей дочери, а моей матери. Муж моей матери, мой отец – Астахов Петр Иванович – погиб примерно 09.1914, в Германии, оказался большим пьяницей. Неоднократно лошадь в коляске привозила домой отца, одетого только в нательное белье. Но однажды, также лошадь привезла отца мертвецки пьяным домой: в коляске оказался ридикюль, а в нем деньги – десять тысяч рублей. Отец об этом ничего не помнил и не знал, и ему не было сказано. Госпожа, которую он вез видимо, по рассеянности, забыла их в коляске. Она несколько раз давала объявления в газетах, чтобы вернули деньги, обещая хорошую награду. Но, денег никто не вернул. Правда ли это было или нет, никто об этом не знает? Только в деревне Чернево сразу выстроили два кирпичных дома и два амбара двум братьям Астаховым: Ивану Сергеевичу и Евдокиму Сергеевичу. Пожалуй, эта будет версия правдоподобна. С постройкой этих домов моя мама надорвала свое здоровье по-женски и была многие годы больна, пока не сделали операцию.
В 1907 году у моей мамы родился первый ребенок, девочка Анна, через два года она умерла. В 1909 году третьего октября родился сын Сергей Петрович (то есть я), а 11 марта 1911 года одиннадцатого марта родился третий ребенок Василий Петрович Астахов, который в блокаду 11 марта 1942 года умер от дистрофии. У моей мамы все дети рожались у бабушки Лебедевой Татьяне Степановны на хуторе Климов и крестились в селе Стрельна, три километра от нашего хутора. Школа была в том же селе Стрельна. Семи лет меня пробовали устраивать в школу и я пока осень ходил три километра один лесом. Зимой одному ходить опасно и мне пришлось бросить школу. Досадно было но, что делать.
Родственники по отцу были староверы, ели и пили только из своей посуды, но их дети этот обряд не соблюдали.
В 1914 году Германия объявила войну России. Моего отца мобилизовали на войну, а на хуторе у бабушки забрали овцу и корову. Вскоре, отец погиб на фронте в Густовских лесах в Германии. После гибели моего отца (Астахова Петра Ивановича) моей матери жить стало не возможно в семье Астаховых. Она вынуждена была переехать к своей матери (Лебедевой Татьяне Степановне) на хутор Климов с маленькими детьми: одному пять лет, другому три года шесть месяцев. Моя мама не раз обвиняла свою мать, что она выдала свою дочь замуж, не разобравшись с тем, что это за люди? Что за семья? Моя бабушка Татьяна Степановна думала, что мужчины занимаются легковыми извозчиками в Петрограде. Астаховых сравнивала со своим зятем Зюзликовым Осипом Кузьмичем. У мамы была возможность выйти замуж и тогда, когда у нее было двое детей. Она не хотела, чтобы у ее детей был отчим.
У моей мамы (Прасковьи Алексеевны) жизнь на хуторе была не легкая. У бабушки была десять десятин земли, хозяйство: лошадь, две коровы, пять овец, две свиньи и куры, а рабочих рук только одна моя мать. Бабушка – белоручка, она топила печку, готовила пищу. Мама косила траву на сено, косила рожь, ячмень, овес. Я и брат были еще малы и не могли помогать матери. Вот я и сейчас печатаю, а сам думаю, неужели это так правильно было? Дрожь берет с головы до ног? Какой бесчеловечный труд? Все делала для мамы. Мама вставала и ложилась темно. От работы у мамы болели руки и она не знала куда их положить? Так они у нее болели.
Одевать и обувать меня и брата помогала мамина сестра тетя Таня. Все обноски ее детей она высылала нам. Это были, хорошие добротные обноски. Для меня и брата это были самые лучшие и счастливые годы. Беспокоила меня и моего брата наша мама. От тяжелой работы, она часто плакала, а иногда хватала веревку и бежала в лес, чтобы повеситься, мы с братом бежали за ней. Мама посмотрит на нас и скажет, что мне с вами делать? Заберет нас и вернется домой.
Так повторялось несколько раз. Для меня это были тяжелые годы. Я понимал, что значит потерять мать… Благодаря матери на хуторе мы не знали недостатка в питании. Хлеба у нас было на два, три года вперед.
Но вот наступил 1918 год. В Петрограде голод. Едут на хутор дядя Леша с семьей четыре человека и дядя Ося три человека. Приехавшие гости – хозяева решили соревноваться, кто скорее и больше продаст хлеба на базаре. Возили возами до последнего зернышка. Начался натуральный голод. Первым долгом дядя Леша гонит с хутора дядю Осю с семьей в деревню Есипово Юхновского района. Затем, дядя Леша гонит нас с мамой в деревню Чернево, на родину отца. Мамины свекор и свекровь, а мои дедушка и бабушка по отцу добровольно нас не принимают в деревню. Маме пришлось подавать в суд. В это время председателем сельсовета был Салов, дружок по пьянке дяди Яши. Нам присудили - кирпичный амбар восемь на восемь метров, половину риги, овцу. Из питания ничего не присудили. У моего отца был хороший костюм, лаковые штиблеты и меховое пальто зимнее. Нам по суду ничего не отдали. Дядя Яша на суде заявил – дети еще малы, подрастут отдадим – вот и отдают по сей день. Дядя Яша сносил костюм и штиблеты, дядя Ваня зимнее пальто.
Весь 1919 год прошел в хлопотах и нервах, чтобы переехать в деревню Чернево. Наконец в начале 1920 года мы переехали. Весна была сухая и жаркая. В троицын день в полдень, случился пожар. Посреди деревни загорелся дом Крапивниковых. В течение одного часа в деревне из 31 дома и ряда холодных построек ничего не осталось, пожар был ужасный, было безветренно, дома загорались, как свечи. Хорошо, что успели выгнать скот в поле до пожара. За пожаром наблюдали за 75 км. в Калуге. Все жители деревни неделями жили под открытым небом, правда погода способствовала людям своей теплотой.
Теперь, жить надо было - начинать сначала, как говорят с нуля. Нам не дали ни хлеба, ни мяса, ни картошки, ни других продуктов. У нас ничего не было. Мне было уже десять лет. Я хорошо понимал трудности матери и всячески старался помочь ей. От деда нам отрезали на три едока земли, а чем ее обрабатывать у нас не было: ни лошади, ни плуга, ни другого инвентаря. Мама и я стали помогать в работе соседям, а они давали лошадь вспахать землю. Я деду боронил землю и лошадь отводил в поле. Таким, образом мы обрабатывали землю. Вместо нам присужденной риги, дед заменил нам лесом. После пожара от амбара остались одни стены: ни потолка, ни крыши. В амбаре надо было сделать из двери окно, а для двери прорубить отверстие с другой стороны для входа в амбар. Из этого леса сделали – пол, потолок и крышу, сени и небольшой скотный двор. Все это сделали бесплатно мамины троюродные братья – Аркадий Васильевич и Анисим Васильевич. Аркадий в Первую отечественную был в плену в Венгрии (хорошо венгерку танцевал). В амбаре стены были тонкие, зимой промерзали и мы на зиму стены утепляли пуками соломы. Русскую печку и печку голландку сделать мама наняла печника Сорокина Ивана Михайловича, думаю он с мамы взял не дорого. Это был человек положительный, больной туберкулезом и умер в 37 лет. Осенью мы купили теленка (телочку) и через два года у нас была своя молодая корова.
Еще на хуторе в 1919 году я болел тифом. В один из дней у меня сильно болела голова и у меня ртом и носом пошла кровь. Крови вышло небольшой чегунок. Я потерял сознание. Мама и бабушка думали, что я умер. Они запрягли лошадь и послали за попом в село Стрельна. В это время я проснулся и вижу у ног моих горят свечи, мама и бабушка стоят и плачут. Попа привезли но, он отслужил обедню не за упокой, а о здравии.
С переездом в деревню для меня были самые трудные годы. Мне пришлось косить траву, рожь и другие культуры. Плохо было, что мама не могла отбить и наладить косу. Во время сенокоса я и мама не могли скосить свою делянку, чтобы успеть за людьми, хотя мы были оба мокрые. Мне было стыдно, девочки такие же, как я так хорошо косят, а я стараюсь, весь мокрый, а не могу догнать девочку. Во время отдыха я попросил у девочки ее косу и попробовал косить, я сразу понял в чем дело. Девочка взяла мою косу, попробовала косить и сказала – твоя коса плохая. Все это время за нами наблюдал отец девочки, он подошел ко мне и сказал – «Сергей, вечером подойдешь к мне, я покажу тебе как надо отбивать и направлять косу». После этого у нас с мамой проблем не было. Свою делянку мы скашивали впереди всех. Девочкин отец был наш сосед – Шумилов Александр Александрович. Мама косу больше не отбивала.
Осенью 1920 года мы с братом пошли в школу, она была в одном километре от нашей деревни. В первом классе я пробыл одну неделю и меня перевели во второй класс. Окончив третий класс, мне со школой пришлось расстаться, так как у нас на троих были одни сапоги. Много было слез, но делать было не чего. Жить было трудно. И нам в своей деревне пришлось в 1921 году пришлось наняться пасти лошадей. За это нам платили хлебом.
В 1922 году дядя Сережа гонит с хутора свою мать, мою бабушку. Моя мать забирает ее к себе в деревню, мы с братом были против, но мама не послушала нас. Бабушка с хутора забрала корову и приехала к нам. Теперь у нас две коровы скоро буде. Знакомые бабушки в деревне Красная – Береза предложили за корову купить лошадь. Мама с бабушкой согласились. Таким образом, у нас появилась хорошего роста, четырех лет рыжая кобылица. Я был бесконечно рад, но видимо радоваться было рано. Время подошло пахать землю, а она захромала. Мой дед маме сказал – «Не горюй, мы на эту лошадь купим хорошую и поменьше» – и купили. Когда они приехали с базара, я думал купили жеребенка, а оказалась четырехлетняя чалого цвета кобылица. Верхом сядешь и ноги земли касаются. Все смеются над нами, когда едем верхом. Если признаться, я очень обижался на деда всю жизнь. Теперь мы живем четыре человека на земле на три едока.
1922-23 годы были трудные. Мама и брат заболели тифом. Поспел урожай. Я рано вставал, утром косил рожь, бабушка топила печку, готовила пищу, кормила мать и брата. Приносила мне завтрак и убирали ту рожь, которую я накосил и так повторялось каждый день, пока поправлялись мать и брат. Теперь у нас была корова и лошадь. 1923-24 годы протекали без каких-либо перемен.
Весной 1925 года под пасху я заболел экссудативным плевритом. Шесть недель был прикован к постели, чтобы лечиться, нужны средства. Лечил меня частный профессор Богданович. Каждый прием платный. В это время дядя Леша имел свой магазин в Ленинграде. Мама решила попросить его, чтобы помог и он прислал десять рублей. Это конечно, нам помогло покупать лекарства, но все же был мизер по сравнению с тем, что мама затратила на платное посещение к профессору. Мокрый плеврит, заболевание тяжелое и сильно изматывает человека. Наконец я стал поправляться. Это был конец июня. В деревне Чернево земли были маленькие, только-только могли прокормиться и поэтому летом все мужчины уезжали в разные города на заработки, чтобы поправить свое хозяйство в деревне.
Весной 1926 года, моя мама со своим братом – Лебедевым Сергеем Алексеевичем, в начале мая, отправляет меня в Москву на заработки. По приезде в Москву, дядя Сережа и я ночевали у его свояка на второй Мещанской у Хазова. Хазов в это время занимал должность директора слесарно-механических мастерских по Мясницкой улице /ныне ул. Горького/. Все письменные конверты печатались с его именем и портретом. Утром, уходя, он спросил у дяди Сережи, кем я буду работать? Дядя Сережа ответил ему, что надо деньги зарабатывать и посылать матери. На это, Хазов покачал головой и сказал –«Какие же он может заработать деньги? – Я бы его устроил учеником в слесарные мастерские, и он имел бы хорошую специальность», но дядя был неумолим.
Вторую ночь, как все безработные, мы ночевали на улице в сквере у Красных ворот. Дядя Сережа, забрал у меня 13 рублей, оставшиеся от дороги в Москву, мне сказал из сквера никуда не уходить, смотри, как бы не украли вещи ночью. Сам ушел к друзьям-собутыльникам пропивать эти деньги. Представьте себе какое было начало моей жизни в шестнадцать лет? Жить мы устроились в подвальном помещении на ул. Балагуша 22, там снимали помещение рабочие с нашей деревни.
Работали мы у застройщика Зюзликова Александра Филипповича на бетонных, земляных и других работах. Наравне со взрослыми. Мне работать было очень тяжело. Это были годы НЭПА. Две недели работаем – месяц гуляем, все же за четыре месяца кое-что заработал. Мы купили телегу, плуг и сани. 1927 год я работал так же у Зюзликова, но работа у его была от конторы ВСНХ, в Кремле и там узнали, что в моем паспорте подделан год рождения. Я напугался до смерти, когда меня вызвали в отдел, но все обошлось хорошо. Они посмотрели на меня и сказали - «Зачем это сделал?» и сказали –«Чтобы я послал в деревню, чтобы выдали новый паспорт». Вскоре мне выслали новенький паспорт и больше я никому не давал, чтобы подделывать в паспорте.
В 1928 году частным образом я работал в Москве с дядей Сережей и дядей Осей по ремонту печей. Моя обязанность, была разделка глины с песком и доставка к месту работы. Это была самая тяжелая работа в этой специальности. Платили мне в день за 12 часов 2 рубля 50 копеек, тогда как у Зюзликова я получал за 8 часов. Однажды нам попал наряд на 300 рублей, по ремонту обмуровки котла в котельной и мы закончили его ремонт втроем за 12 часов, мои дядюшки отвалили мне пять рублей. Меня это обидело, и я написал письмо матери. Маму видимо это сообщение тронуло, и она написала письмо в Ижевск дяде Шуре (Александру Семеновичу Иванушкину). Дядя Шура написал маме, чтобы я срочно ехал к нему в Ижевск. Утром я объявил своим дядям, что я на работу с ними не иду и уезжаю в Ижевск. Хотели бы вы видеть, какой у них был вид. Они пытались меня задержать, но поздно было, у меня был куплен билет.
В Ижевске мне сразу дали четвертый разряд каменщика. Теперь эти три года я работал с дядей Шурой – Ижевск, Дзержинск, Венев.
В сентябре 1931 году меня призвали в армию. Два года и два месяца служил в Полоцке в 14 стрелковом полку писарем в роте, полковой школе и камере военного следователя при 5 стрелковой дивизии. Демобилизовался я в деревню, но деревню было не узнать, дома без стекол, закрыты пуками соломы, керосина нет, горят коптилки. Проведение коллективизации наделало много нехорошего. Годы эти для меня были самые тяжелые. В 1930 году мама у знакомых купила старую, но хорошую гнедую кобылицу, свою продала. Это была хорошего роста гнедая кобылица. Она нам принесла кровного жеребчика. Мы несказанно были рады, что у нас скоро будет своя хорошая лошадь. Но это все не сбылось. Видно радоваться нам было не суждено; у нас все забрали в колхоз. Лошадь подохла с голоду, жеребенка отдали татарину – он его съел. Я, находясь в армии, долго не мог забыть, да и сейчас – как вспомню – становится на душе тяжело. А виноват Сталин и виноваты те руководители, которые руководили колхозом.
Прибыв в деревню из армии, вижу делать там нечего. В конце ноября 1933 года, я уехал в Ленинград. В это время была карточная система, в райвоенкомате на Исполкомовской стал на учет, где прикрепили меня на двух разовое питание в столовой. Так как я демобилизовался не в Ленинград, у меня возникла проблема с пропиской. На работу везде берут и общежитие дают, а милиция не прописывает. Дают срок 24 часа покинуть Ленинград. Больше месяца ходил по инстанциям. Только благодаря старшему инспектору на площади Урицкого 31 декабря 1933 гола меня прописали в общежитии на фабрике Красный-Ткач. Работал я в отделе капитального строительства каменщиком по пятому разряду. Общежитие было из одной комнаты на 80 человек. Кровати стояли в четыре ряда. Выдали мне постельную принадлежность. Лег спать, и сразу же меня заели вши, я к санинструктору, она посмотрела постель и напугалась. Выдала мне новое белье , а вшей выводить мне пришлось целый год.
В начале 1935 года я переехал жить к дяде Леше, а 25 января устроился на работу на завод ГОМЗ им. ОГПУ учеником электромонтера в электроцех №15, где начальником был Лихарев Александр Александрович. В цехе с работой мне повезло. Учеником я был всего несколько недель. Наша бригада обслуживала спецмеханический цех, один из сложных цехов завода. Бригадиром был Тараканов И.П., человек малограмотный, но практик. Зато в бригаде были очень грамотные люди: Алтунян Леонид Георгиевич, Гвоздев Александр Васильевич, которые учились на третьем курсе вечернего отделения Политехнического института. В течение года я получил четыре разряда.
В начале 1936 года меня перевели бригадиром обслуживать культкомбинат и фабрику кухню. Отношение в электроцехе ко мне было хорошее. Мне дали путевку в дом отдыха на Кировские острова, неоднократно давали бесплатные билеты в театр им. Кирова во второй ряд и другие театры города. Все эти годы в стране чувствовался подъем, везде встречался народ жизнерадостный, жизнь была хороша.
Но вот настал 1941 год. В ночь на воскресенье 22 июня Гитлер вероломно напал на нашу страну. Это был выходной день – воскресенье. После выступления Молотова по радио. Объявили воскресенье рабочим днем. Завод срочно приступил к эвакуации оборудования и людей в Казань. Работа кипела днем и ночью. Вскоре на заводе остались голые стены и мало людей.
В это время мама болела дома, на Ярославском проспекте дом 78, а брат Василий Петрович Астахов на оборонных работах получил травму и лежал в больнице завода. Один раз прихожу домой с работы, мама говорит мне – твои вещи забрали на завод для отправки в Казань. Пришлось ехать на завод, а вещи уже были в вагоне, забираю и возвращаюсь домой. Утром следующего дня доложил начальнику цеха, что я не могу ехать в Казань ввиду больного брата и матери, вместо меня, попросился поехать с женой Черныш Володя, и просьба его была удовлетворена. Таким образом, я остался в Ленинграде.
Жить в Ленинграде было очень трудно. Днем работали, а вечером дежурили вокруг завода. Начались бомбежки города, как правило массированные налеты с немецкой точностью: в шесть утра и восемнадцать вечера. В первый день бомбежки разбомбили Бадаевские склады. На все продовольственные продукты сразу были введены продовольственные карточки. Через три месяца началась смертность населения города. С каждым днем положение в городе все ухудшалось. Кроме хлеба ничего не давали, и к концу года стали выдавать: рабочим 250 грамм, а всем остальным 125 грамм хлеба в день. Началась повальная смертность. Мертвых не хоронили, а завертывали в простыню и выбрасывали на улицу.
11 марта 1942 года от дистрофии умирает мой родной брат Василий 31 года от роду в день своего рождения.
26 апреля 1942 года мне пришла повестка: 27 апреля иметь при себе пару белья, ложку, кружку и явиться в военкомат. Утром мама сварила суп из пшенной каши, мы поели. Мать чувствовала себя хорошо, и я пошел в военкомат. Там у меня спросили паспорт, а он в военном столе завода. Они созвонились с заводом, и меня отпустили. Прихожу домой, звоню – мне никто не открывает. А 27 апреля умерла моя мать. Дядя Гриша - сосед дал мне связку ключей и я открыл входную дверь. Вхожу в комнату – мама лежит на спине на кровати, с головой закрыта одеялом. Тихо окликнул – не слышит. Немного подождал, откинул одеяло и вижу - она мертва. Это было в 12 часов 27 апреля 1942 года. Смерть ее загадочная. В комоде вытащены все ящики, все перерыто, получше вещи забраны. Часть вещей я нашел у соседки Лизы, которые я забрал. Когда я уходил в военкомат, мать сворила суп из пшенной крупы, накормила меня и сама поела, жалоб на здоровье не было, чувствовала неплохо. Смерть для меня была загадкой, так как кроме хлеба нам выдавали по 500 гр. пшенной крупы.
Похоронил я брата и маму с помощью Б.А. Тереховского на кладбище в Озерках.
Теперь, когда я остался один, решил уйти в армию, написал заявление и пошел в военкомат, где мне сказали, чтобы на заявлении наложил резолюцию директор завода. Семенов забрал у меня заявление и сказал, чтобы я никуда не ходил. С завода домой теперь я ходил в неделю только один раз. Находился как – бы на казарменном положении.
Спал я в одной комнате с Ботвиником Борисом Соломоновичем на верстаках, однажды ему сонному крыса покусала нос и он долго ходил на уколы.
К концу года стали появляться наши самолеты и бомбежки с воздуха стали редкими, зато с Пулковских высот стали обстреливать город снарядами с шести до восемнадцати вечера. Я в это время обслуживал блокстанцию, которая освещала завод и больницу завода. При обстреле она часто выходила из строя, и мне надо было идти ремонтировать.
В начале апреля 1943 года Б.С. Ботвиник посылает меня на Волхов, в филиал завода, чтобы я подкрепил здоровье, так как ему сообщили якобы, там есть картошка, но оказалось сообщение ложное. Там была настолько гнилая картошка, что ее есть, было нельзя, и я поторопился вернуться на завод, так как это был 1943 год, погода стояла теплая и когда, я ехал на грузовой машине, по Ладоге, колеса скрывались в воде. Теперь Борис Соломонович договаривается с Софьей Соломоновной и прикрепляет меня обслуживать больницу, где мне будут давать обед и будут за работу платить. Таким образом, кроме основной работы мастера ремонтного участка на заводе, я шел после работы работать в больницу.
Как пришел первый раз в больницу, Софья Соломоновна мне объяснила, что я должен делать и сказала, что мне на кухне будут давать обед, но как правило первое всегда, а второе если останется. За работу будет платить бухгалтерия 150 рублей в месяц. Так по вечерам, а иногда и днем начал работать в больнице. Отношение администрации ко мне было самое хорошее, а работы было много.
Однажды, прихожу на кухню за обедом, ко мне подходит, руководящая Анна Михайловна и попросила, чтобы я пришел к ней домой поправить электропроводку. Вечером следующего дня я пришел, осмотрел проводку, оказалось, что кто-то делал ей отвод к настольной лампе розетку и проводку не закрепил и она просто висела. За десять минут я все сделал и спросил, что еще делать? Она сказала все. За работу я ничего не спросил и стал уходить. Она достала кусок сала и стала давать мне. Так как я ничего не сделал, мне было стыдно брать его, она сказала – «Возьмите» и я взял.
Через некоторое время, также прихожу на кухню за обедом. Ко мне подошла Любовь Дмитриевна и попросила, чтобы я пришел к ней сделать электропроводку над кроватью. Помню как сейчас, я ответил - сегодня не могу, но завтра приду. Обещание я выполнил. Вечером прихожу на Астраханскую 26, кв. 9. Захожу, сидят мама с дочкой за заготовкой капусты на зиму. Поздоровался, Любовь Дмитриевна познакомила меня с мамой Ириной Прокофьевной, и я приступил к работе, сделал отвод от электропроводки, но у меня не хватило фарфоровых роликов и я сказал –«Доделывать приду завтра». Когда я сделал отвод, сильно затекали руки, когда поднимал их вверх. Мне было стыдно, и я то и дело опускал их вниз. Как и обещал, пришел и закончил работу.
С этого момента мы стали знакомиться ближе. Любовь Дмитриевна мне сказала, что у нее муж на фронте, до армии изменял и вообще на его мало надеется, что у нее они будут жить но, все же буду ждать его. Я сказал – я не женат и мы договорились вместе встречаться до выяснения, как сложится жизнь с мужем, и сказала, что у нее есть дочка, которая эвакуирована в Смоленскую область. Я сказал – «Это дело не меняет», и мы начали встречаться более серьезно. Любочка меня познакомила со своими родными. Все они мне понравились, а Александр Дмитриевич был частым гостем у меня на рабочем месте в больнице. Это была осень 1943 года. Был массовый обстрел города.
Один день, не помню число, я находился в дежурном помещении для монтеров. У четвертой подстанции разорвался снаряд в помещении, где я находился. Стекол в окнах как не бывало, из стекол получилась мука. Меня нисколько не задело, но над верстаком остановились стенные часы. Я влез на верстак, чтобы пустить часы, и в это время разорвался второй снаряд, и меня волной развернуло на девяносто градусов, сняло с верстака и поставило лицом к двери. Ко мне прибежал Евгений Александрович Васильев /зам. Ботвиника Б.С./, который думал, что меня убило снарядом. Сразу мне говорит: «Ты жив»? Я говорю ему: «Жив, но не знаю, как получилось, был на верстаке, а оказался у двери»? «Это ничего ладно, что жив. Ушибы есть»? Говорю – «Нет».
Другой случай. Шел я по первому этажу производственного здания, дошел до автоматного участка, и только вышел во двор – в это время упал снаряд, пробив три перекрытия, и разорвался в автоматном участке. Убило семь человек, в том числе мальчика семи лет, у которого не было родителей. Я не успел пройти несколько шагов по двору, как там разорвался снаряд. Я оказался в дыму и пыли, но был жив и невредим. В это Брайнеру осколком кирпича от здания выбило глаз.
И еще: когда я шел с работы домой, впереди много раз рвались снаряды но, я был невредим. Вот как помогает Господь Бог.
В это время значительно увеличилась наша авиация, затем прорвали блокаду Ленинграда. Немцы ускоренным темпом, драпали на Запад. Очистили железнодорожные пути. Пошли поезда до Смоленска. Собрали для дороги продукты, одежду, и моя Любовь Дмитриевна отправилась в Кардымово за дочкой Лорой. Дорога была тяжелая в товарных вагонах. Чтобы попасть в Кардымово в день приходилось походить пешком по 50 км. при 30-ти градусной жаре и с вещами. По пути пришлось ночевать у знакомых. Отдохнув, утром снова в путь к месту нахождения Любы. Увидев маму, Люба и Виктор сказали: «Какая, это старчиха идет?». Но скоро узнали, что это Лорина мама, а выглядели они дикарями и дичились. Но, инстинкт доверия взял свое. Тем более, когда мама накормила детей и привела их в порядок. В это время Лора находилась в Кардымове, на родине отца, выглядела худенькой, грязной, волосы длинные, светлые с массой перхоти и вшей. Лора жила все военное время у тети Дарьи, тети Дуни и тети Анисьи /все это родные сестры Любы/ и везде ее обижали.
Любовь Дмитриевна перевиделась со всеми родными и наконец, привезла Лору в Ленинград. Я с ней нашел, самые дружные и как бы родственные отношения. Первое время, когда мы уходили на работу, Лору оставляли с котенком Марсиком, закрывали комнату на ключ. Затем мама устроила ее в садик на неделю /Кондратьевский пр. дом 40/.
Летом с садиком Лора выезжала в лагерь в Тюресово, потом папа Алексей почти каждое лето забирал ее в лагерь в Ригу.
Осенью 1945 года Лора пошла в школу №94 в первый класс, где нашла себе верную подругу Регину Кочкину, с которой не расстается и сейчас. Закончив школу 10 классов, Лора поступила на вечернее отделение Ленинградского Государственного университета. Училась и работала медсестрой в Педиатрическом институте, а затем в Военно-медицинской академии им. Кирова на кафедре авиационной медицины. Закончив Университет она получила диплом инженера-биолога. Лора училась хорошо, у нас сомнений не вызывала, что закончит университет.
Время было еще тяжелое, в городе продолжались восстановительные работы. Но, надо сказать – настроение народа было хорошее. Нам казалось, что мы счастливы. В выходные дни выезжали за город куда-либо – Зеленогорск, Сестрорецк и другие места города. Жили мы дружно, по крайней – мере мне так казалось, и я был счастлив в эти годы.
В это время закончилась война. У Любовь Дмитриевны вернулся муж. Встал вопрос, как у них сложатся дела? Я все делал так, как была договоренность раньше – в этом не мешать и не обижаться, если они найдут общий язык и станут жить вместе. Но по ряду причин у них совместная жизнь не сложилась, как мне сам Алексей Николаевич сказал: «Я, не могу жить, не встречаться с женщинами, а Люба этого не потерпит. Поэтому жизни у нас не будет. Я не против - продолжайте встречайтесь». Немного побыв в Ленинграде, он уехал в Ригу. Так мы стали жить втроем. И живем хорошо до настоящего времени вместе. Потом Люба взяла развод с мужем и перешла на мою фамилию – Астахова Любовь Дмитриевна.
Что же я могу сказать в заключение о прожитой жизни с Любой за такой промежуток времени?
Надо прямо сказать: я всем доволен Любой. Очень доволен ее родными: ее мамой, Алексеем Дмитриевичем, Марией Дмитриевной, Иваном Дмитриевичем, Владимиром Дмитриевичем.
Для меня я как-то незаметно влился в вашу большую семью. Все было как самое родное и близкое. СПАСИБО ВСЕМ!
Для меня и сейчас остается большой загадкой, как все могло произойти, все просто и в тоже время хорошо. Тут надо большое спасибо сказать Александру Дмитриевичу Марченкову.
На этом хочу закончить. Можно много еще написать. Жизнь прожита большая и различных нюансов жизни много встречалось. Я мало написал о своей работе, особенно в последние годы и о своей принадлежности к комсомолу и партии. Партию я сейчас больше хотел бы защитить, чем раньше. Все кончаю.
Сергей Петрович Астахов. 24 июля 1991 года. Ленинград
Форум
